— Зачем вы это сделали? — вздохнул я. Мне было немного жаль хамоватого старого пьяницу, большей частью потому, что знал: эта история расстроила Эльвиру.
— Вселенная требует, чтобы мертвецы лежали в…, а вампиры — суть мертвецы, они не должны… да ещё разгуливая по нашим городам или устраивая сборища на океанских… Разве это не противоестественно, вы же сам…?
— Нет, в мире все виды и национальности должны иметь равные права на жизнь и свободу.
— Вы ещё об этом…
— Пожалею? Вполне возможно, — не стал я злить старика, которого ждал сумасшедший дом. — До свидания, месье Хмельсинг. Рад был знакомству.
А вот Льюи Слёзы кричал, когда его сажали в полицейскую машину:
— Мы все убийцы! Мы все прокляты! Я признаю свою вину и призываю всех честных вампиров: сдавайтесь сами, идите в тюрьмы, только там мы искупим вековую вину нашего народа!
Все старательно отводили глаза и, как я понимаю, разделять его энтузиазма отнюдь не собирались.
Эльвира с трудом сдерживала рыдания, пыталась смущённо бормотать, что профессор не виноват, что его наверняка заставили, что всё это ужасная ошибка и всё будет хорошо. Но сама в это не верила…
На прощанье капитан пожал мне руку:
— Поздравляю с успешным окончанием операции, офицер!
Я поблагодарил его и, извинившись, повернулся к сбегающему по трапу Николя Арнэри:
— Перед тем как все сойдут на берег, вы не хотите отдать мне кое-что?
— Не понимаю, о чём вы? — вздрогнул вампир.
— О речи Арона Мультури. Она у вас, а теперь дайте её мне. — Я требовательно протянул руку.
— Откуда вы об этом узнали? — убито спросил секретарь конференции, опустив глаза и вытаскивая из внутреннего кармана сложенные вдвое листы бумаги с затёртыми уголками.
— Никаких чудес. Я просто проверил всех. Ни у кого из имевших доступ к телу экземпляров не оказалось. Оставались только вы.
— Но я мог их уничтожить!
— Могли, конечно, — кивнул я, засовывая бумаги за пазуху. — Но вряд ли бы это сделали. Я видел, с каким трепетом вы относились к покойному, к тому, чем он занимался, и так далее. Вывод мог быть только один — скорее всего вы не решитесь уничтожить его наследие, даже если оно может привести вампиров к гражданской войне.
— Да, это бомба… Настоящая бомба, способная вдребезги разнести хрупкое равновесие кланов. Я лишь хотел послушать его сердце, распахнул пиджак и тут же увидел бумаги. Я сразу понял, что это. Слухи стали реальностью, и я не мог, хотя бы из любопытства, не заглянуть в текст. Поверьте, если это будет опубликовано, вампиры передерутся. Будет страшная резня! Прошу, обещайте мне… — Побледневший более обычного Николя порывисто схватил меня за руку, с мольбой заглядывая в глаза.
— Разумеется, никто из вампиров этот документ не увидит. Бумаги не имеют прямого касательства к убийству, поэтому я могу это обещать. Но я должен приложить их к делу, которое будет храниться в архиве в нашем участке в самой дальней и пыльной комнате, где его прочтут только мыши. И то перед тем как сгрызть…
— Вы благородный чёрт! Если вам хоть когда-нибудь понадобится секретарь-вампир, просто дайте мне знать. Я у вас в долгу…
Ну, естественно, всевидящая Эльвира всю дорогу пыталась выцарапать бумаги у меня из кармана, и я трижды ловил её за руку, пока, в конце концов, ей это не надоело и она не прекратила свои бессмысленные попытки ограбить офицера полиции. Мои знакомые поляки успели налить ей перед уходом, и с трапа она спускалась пьяная в хлам, привалившись ко мне и приплясывая на ходу. Меня же вновь накрыло морской болезнью, хотя корабль стоял плотно пришвартованный к берегу, едва покачиваясь. Но, видимо, я снова расслабился, и меня укачало. А ведь до этого был так занят, что некогда было и думать о тошноте…
Когда вампиры парами и группами сходили на берег, с верхней палубы ещё доносилось заунывное:
О чудная кровь моей бедной овцы!
Мы с Эльвирой тупо посмотрели друг на друга и вздохнули, одновременно пропев:
Точите резцы, точите резцы…
— А что дальше произошло с этой овцой? — спросил я, отходя подальше.
— Не помню, — зевнула моя спутница. — Вроде потом она сама упрашивала сделать её вампиром, чтобы бегать вместе с другом по лугам, сияя шёрсткой под лунным светом. Овца же, какие у неё мозги, что с неё возьмёшь…
Уже в поезде Эльвира призналась мне, что успела поговорить с Льюи.
— Я даже взяла у него короткое интервью. Представляешь, оказывается, дю Лак испытывал комплекс вины перед Хамом Хмельсингом, потому что он был одним из тех дурачащихся вампиров, которые в своё время остановили профессора в тёмном переулке. Разумеется, они хотели только пошутить и напугать, но у старика от испуга образовался вот такой дефект речи и поплыла крыша. Они переписывались весь последний год и вот якобы случайно оказались вместе на одном судне. Это мой учитель подбросил ему предложение стать последним вампиром, оставшимся после страшного пожара на корабле! Парня весьма грели подобные идеи. Представь, какая была бы отличная самореклама: «Я — единственный вампир, выживший после того огненного кошмара на огромном лайнере!» Мысль о том, что во время этого их «теракта» могли погибнуть не только вампиры, но и ни в чём не повинные матросы, капитан и простые пассажиры, этим двоим вообще не приходила в голову…
— Дикость, — согласился я. — Но знаешь, одного не понимаю, логики Памеллы. Вот когда она решила, что её поклёп сработает, неужели всерьёз думала, что их посадят в одну тюрьму, в совместную камеру, и он будет сидеть с ней двадцать пять лет, у них снова вспыхнет любовь, а так как за это время его воля ослабнет, то он непременно сделает её вампиром и они будут счастливы?! По-моему, бред полнейший…