— Хорошо. Я бы хотел эксгумировать тело. Я думаю, вы не возражаете против того, чтобы я отвёз его в участок для экспертизы?
— Нет-нет, я понимаю, что закон на вашей стороне, но вы должны обещать мне сохранить всё это в тайне. Вы же понимаете, наша репутация — это всё, что у нас есть. Я могу рассчитывать на вашу порядочность, вы ведь не мужлан?
— Конечно… прелесть моя, я постараюсь помочь всем, что в моих силах, и передам всё комиссару Базиликусу.
Мадам Шуйленберг мгновенно побагровела:
— Не упоминайте при мне имя этого подлого кабана. И никакая я вам не прелесть!
— Простите. — Я хотел заступиться за месье Жерара, но понял, что сейчас не время. — Мой шеф, конечно, грубиян и сексуальный маньяк, но забудем его… Я хотел бы взглянуть на тело.
— Сейчас? Но уже стемнело, если начнём копать на кладбище, вряд ли вы что-то увидите. Просто у нас небольшие проблемы с оплатой электричества, приходится экономить. Не лучше ли сделать это утром? — с явным смущением протянула директриса. — А на ночь вы можете остаться у нас, свободную комнату и ужин мы вам гарантируем. Это будет небольшой компенсацией за некоторое недоверие, но я хотела бы, чтобы вы всё увидели своими глазами, как мы тут живём одной дружной семьёй. Как гей вы, возможно, поймёте нас, и поймёте, почему этот университет для нас — всё! Тогда и вы не захотите разрушать его традиции.
Я нехотя согласился, подумав, что её готовность к сотрудничеству, чем бы она ни была вызвана, можно использовать в расследовании, если дело окажется не таким простым, как оно представляется на первый взгляд. А я чувствовал, что здесь определённо кроется что-то ещё. Конечно, лучше было бы до тела добраться сейчас, пока убийца не скрыл улики, если это вдруг было убийством. Но на данный момент мне не следовало слишком давить…
— А я точно никому здесь не помешаю? Поймите и меня, мне бы не хотелось, чтобы ваши девочки видели во мне исключительно симпатичного мужчинку.
— Педагоги уже разъяснили всем причины и право вашего пребывания в Сафо. Для нас гей — это подруга, а не мужчина. Ужин через час. А пока позвольте показать вам университетский серпентариум. Наш питон-душитель — это гордость всего округа. Как раз на следующий год исполнится семьсот лет, как он находится в этих стенах.
— Серпентарий в женском коллективе? Это в чём-то смешно, нет? Ну хорошо, я только сделаю один звонок, если позволите…
— Пойдёмте, у нас всего один телефон на вахте, старые сломались, а новые нынче дорого стоят. А вы что-то не похожи на гея, — вдруг решила она, внимательно оглядывая меня ещё раз.
— Да неужели? Все так говорят, — капризно заметил я, постаравшись вилять бёдрами при ходьбе. — А у вас какие-то свои представления на наш счёт?
— Не знаю, возможно… В мои годы геи были манернее и тщательнее скрывались. И уж тем более не служили в полиции, как вы.
Я промолчал, и это оказалось лучшим ответом. Директриса смутилась, начала извиняться и уверять, что никак не хотела меня обидеть. Я ещё раз взял себе на заметку, в плюс к представлению себя хоть каким-никаким да меньшинством.
Казалось, мне удалось ненадолго усыпить её бдительность, можно было облегчённо выдохнуть. Телефон находился у той самой вахтёрши-горгулии. Мадам Шуйленберг явно хотела послушать, но я надул губки, капризно сощурился и посмотрел на неё таким долгим взглядом, что она не выдержала и опустила глаза.
— Хорошо, месье Брадзинский, не буду вам мешать. — Директриса вынужденно отступила на три шага в сторону.
— Алло, Флевретти! Слушай, срочно пробей по базе данных, есть ли у нас информация на некую Паулину Аферман?
— Одну минуту, не клади трубку! Ну, ну и… Нет. Даже близко.
— А то письмо? Что сказал графолог?
— Ответ был, сейчас найду. Ага… «вследствие определённого… наклон букв свидетельствует о возможном… нажим указательного пальца при выведении следующих букв…» Да чёрт побери, короче, в заключении сказано, что это либо женственный мужчина, либо мужиковатая женщина!
— Хорошо, пусть так. — Я немного запутался. А если набрать трагическую смерть в Маадьярии выпускницы университета Сафо?
— Такое… такое было. Вот, аж двенадцать ссылок с разных газет и источников. Последняя говорит о том, что… Хотя-а… постой-ка. Недавно освободился из тюрьмы некий типчик по кличке Павлин, трижды судим, опасный махинатор.
— И что? Какая здесь связь? — не понял я.
— Ну, понимаешь, ты же просил выяснить о той женщине, которая погибла в Маадьярии, а у нас по полицейской базе данных выходит, что это её сын.
— Не дочь?!
— Нет, точно сын. Сейчас гляну насчёт дочери… Слушай, нет. Один ребёнок, мальчик.
— Флевретти, ты гений! — не сдержался я. — Я твой должник!
— Замётано, — хихикнул он. — Но за это ты обещаешь убедить Чунгачмунка больше никогда не называть меня Скользким Братом!
— Он тебя так называет? Ни разу даже не слышал, — удивился я и подумал, что индеец, как всегда, попал в самую точку.
— Да он меня этим уже до печёнок достал! — обиженно пожаловался Флевретти.
— Хорошо, хорошо, поговорю, обещаю.
Повесив трубку, я с улыбкой поблагодарил директрису и позволил провести себя на осмотр их питона, старого, как шланг, и давно мечтающего свести счёты с жизнью. Он как будто молча молил меня жёлтыми немигающими глазами просто прикончить его из чистого милосердия. Я сделал вид, что не заметил его мольбы, хотя, будь у меня табельный пистолет… Можно было бы грохнуть его, а потом отказаться, типа это он сам украл хвостом моё оружие и застрелился…