— Мы были уверены. — Директриса продолжала заламывать руки. — Вы же понимаете, иначе мы бы не стали её хоронить!
— Да, но вы же сами сказали, что похоронили её поспешно, потому что боялись заразиться, — напирал я.
— Боялись, но… Поверьте, она не дышала!
— Как её похоронили?
— Просто завернув в ту же простыню, на которой она лежала, — шёпотом призналась мадам Шуйленберг. — Мы даже не переодевали её, старались не коснуться, мало ли…
— То есть чисто теоретически она могла остаться живой?
— Мы уже ничего не можем наверняка говорить, сержант!
Я устало кивнул. Это было слишком похоже на наше предыдущее дело. Но ведь реальная жизнь — это не роман. И в жизни повторы постоянны, хоть это и сбивает с толку, кто бы и как бы ни ожидал чего-то другого, свеженького и новенького.
Мне оставалось лишь попросить всех удалиться в свои комнаты, но, если кто вспомнит что-то необычное в связи с исчезнувшей мадемуазель Аферман, пусть даже это будет казаться им совершеннейшей мелочью, я всё равно буду счастлив их выслушать в любое время дня и ночи.
После чего, огородив место преступления ветками, проводил всех до дверей в главный корпус, встал на пороге и набрал номер комиссара Базиликуса. Мой звонок его разбудил. Не дав шефу толком разворчаться (три часа ночи!), я быстро доложил о произошедшем. Долгую минуту на том конце длилось молчание, комиссар думал.
— Оставайтесь на месте до приезда специалистов. И продолжайте расследование. Утром сразу опросите всех этих чёртовых баб. Хоть кто-нибудь, дьявол язви меня в поясницу, должен хоть что-нибудь знать! Ищите преступницу. Она должна себя выдать. Лично я никогда не верил в эмоциональную устойчивость женщин, особенно вскоре после совершения преступления. У неё просто будет свербеть в одном месте, и она непременно похвастается или покается хоть одной подружке, а та стопроцентно разболтает всем. Устройте допрос всем по очереди, сначала преподавательницам, потом студенткам. Я сейчас же позвоню в центр, чтобы они прислали лучших медиков.
— Есть, шеф, — согласился я. — Действуем сообразно уставу. Буду держать вас в курсе. И покойной вам ночи…
— Это был юмор? Я и без ваших пожеланий теперь до утра не усну… — Он повесил трубку.
Да, всё верно, начинать расспросы сейчас не имело никакого смысла, все женщины были слишком напуганы и взбудоражены, чтобы мои вопросы принесли результаты. Но и сам я тоже был слишком возбуждён, чтобы сейчас же идти спать. Поэтому решил вернуться на кладбище с фонарём и поискать хоть какие-нибудь улики по сравнительно свежим следам. Вот когда мне впервые пришлось серьёзно пожалеть об отсутствии Чунгачмунка. Опытный индейский вождь наверняка бы что-то увидел, он различал след преступника даже на примятой траве…
Я нашёл множество отпечатков самой разной обуви, но толку-то, ведь всё равно неизвестно чьих, уж сколько народу здесь натопталось. Вскоре и мне пришлось уйти, от навязчивого запаха сирени и ландышей очень сильно разболелась голова. Я ещё подумал, что с учётом конца лета это не был природный аромат, а скорее кто-то из преподавательниц пользуется такими активными духами.
Когда вернулся в здание, в коридорах уже было темно, всех разогнали по комнатам, но вряд ли в ту ночь студентки так сразу и уснули. Наверняка перешёптывались до самого утра, ибо тайна давно перестала быть таковой, хотя считается, что женщины умеют хранить их коллективно. Но хранить — не хоронить, две смерти — одно тело, сплошные тайны. Мне надо хотя бы выспаться, и я всё пойму…
Я лёг в холодную постель, но головная боль долго не проходила, этот запах никак не хотел оставлять меня в покое. Спасительный сон пришёл, наверное, часов в пять утра, а уже в восемь в дверь постучали, приглашая к завтраку. Должен признать, что он был ещё более скудным, чем ужин. Миска овсянки на воде и бледный зелёный чай, разносолами тут явно не баловали.
Ко мне подсела одна из самых молоденьких преподавательниц, опустив глаза, смущаясь и краснея (всё-таки не привыкли они общаться с мужчинами), она сообщила:
— Я тут вспомнила, месье полицейский… В смысле кое-что про ту самую мадемуазель Аферман. Вы знаете, бедняжка жаловалась на больное горло. И действительно, голос у неё был весьма хрипловат. Она даже носила такой синий глухой шарф. Может быть, это и несущественно, но вы сами сказали: если вспомните что-то необычное…
Мне это тоже показалось необычным. Если бы дело было зимой, то с нашей общегосударственной экономией на отоплении странно, что вся страна не ходит с больным горлом, давно охрипшая и насквозь больная. Но сейчас лишь начало осени, и новая преподавательница только приехала, очень маловероятно, что её успело так просквозить в дороге.
— Спасибо, милая, вы очень помогли следствию. — Я отметил для себя, что шарф можно носить не только с целью защиты от холода. Им, к примеру, можно отлично замаскировать выпирающий кадык. — Если вспомните что-то ещё, непременно мне сообщите. Я попрошу руководство наградить вас медалью за содействие органам…
Девушка криво улыбнулась и удалилась в задумчивом молчании. Наверное, я зря ляпнул про награду, потому что сразу же после завтрака ко мне выстроилась целая очередь преподавательниц и студенток, там же в столовой. Мне пришлось честно выслушать всех! Но результат того стоил, они накидали мне кучу довольно интересной информации.
Три эстетствующие студентки сказали, что новая преподавательница, не успевшая провести ни одного урока, была слишком груба и мужиковата и при походке нарочито раскачивала бёдрами. Преподавательница химии, бодрая столетняя бабка, уверяла, что случайно наступила ей на ногу и та выругалась, как пьяный извозчик. Девушка с третьего курса вспомнила, как мадемуазель Аферман почему-то оставила поднятым стульчак в туалете. Ещё одна третьекурсница обратила внимание, что новенькая была очень жадной и в столовой требовала себе по две порции.